Ну, то есть, как... Ася там, под знакомыми.
Ася-Асенька. Женщина-кувалда. Сперва докрасна тебя накалит, потом каааак скуёт! Бойком своим, фиберглассовой рукояткой.
Мы в основном коллеги были институтские, кафедра филологии. Любил страшно, но, мне кажется сейчас, вместо моего имени она говорила «киянка». Получается, мы тогда не любовью занимались, а ковкой или резкой.
Как-то так это теперь должно называться в приличном мире.
Поднялся пополам, ноги свесил, а тут пол незнакомый и зябко к тому же. На тумбочке кружка «рым-2008», буква стёрлась.
Сюда не звали ведь, а я срочно, с одним чемоданом приехал. По-свойски, как надлежит желающему жить, приехал. На знакомых оставил секретер чуткой реставрированности (со свалки, и что?), талмуды трудов, нелепых медных слоников в ряд, фотоальбомы с выпускниками.
Визу в зубы и транзитом. Обостренная экзистенциальная значимость – нате мой загранник. Обратно ждут, однако я же подробно знаю, с кем и в какой форме тогда окажусь. Нет, уж лучше в незнакомом. Филолог-киянка жить хочет, говорить хочет даже в такой дикой природе, потому что человек.
Вслушиваюсь в иностранное.
У соседей лоджия надрывается – дверь туда-сюда, кривая, тесная, гостеприимная лоджия. Диву даюсь, как говорят! Гортанно говорят! В перепонки прыгает густой звук.
Вглядываюсь через свои новые стеклопакеты.
Вот что у них такая ностальгия по восьмидесятым пиксельная. В небе – океан, под ним – медь и платина, в меди и платине – трение пуз синих животных. Вкусных животных, в «рыму» таких не водится. Здесь, когда Атлантика разливается по нутру, по костям, в носоглотке, кристаллизуется в ногтевых ложах, тогда два тела приходят к равности температур. Не мое и Асино, а мое и синего животного.
Диковинная речь глухо захлопывается дверью лоджии. Обрезанные хвосты звуков щекочат мне уши.
Ася бы тут всех раскалила, раззадорила, счастливая бы была. Мы родились у реки на «Д», с языком масочным. Как жить со знанием, что там слишком громко? Что ни скажешь – в рокоте, даже внутри черепа своего голоса не слышишь. А здесь тебе хоть медь, хоть платина. Хоть бы рот раскрывать научиться заново. Хлебаю «Архыз» молча. Там – заводы авиации, плотины на реке, Екатерина II на камешках сидела. Ася-кувалда – под камешками. И в том грохоте ждут ведь, твари, не те ждут. И не тех. Не получат.
Обложка:
Mulher do xale verde
Cyprien Eugène Boulet
Acervo da Pinacoteca do Estado de São Paulo, Brasil. Doação de Alfredo Mesquita, 1975